IV. Большая сосна
1 - 2 - 3 - 4
Мгновенье уходит и не повторяется. Правдиво передать его в живописи! И ради этого забыть обо всем.
Сезанн.
Покойный Луи-Огюст оставил каждому из трех детей по 400 тысяч франков, выгодно помещенных в движимое и недвижимое имущество. Отныне в распоряжении Сезанна 25 тысяч франков годового дохода. Однако богатство ни в чем не изменило его привычек. Расходы на жизнь, включая затраты, связанные с живописью, теперь полностью обеспечены, деньги же сами по себе не представляют для Сезанна никакого интереса. Он не любит роскоши, а если б против ожидания решил поразвлечься, это показалось бы ему самому бессмыслицей.
Но Гортензия, та рассуждает по-иному. До сих пор она была вынуждена вести очень скромный образ жизни, осложненный к тому же постоянными переездами мужа. Кратковременное пребывание на случайных квартирах, которые Сезанн всегда покидал внезапно, не волновало Гортензию. Она и сама обожала менять места, кочевать по гостиницам. Но продолжать экономно вести хозяйство, ограничивая себя ста пятьюдесятью франками в месяц, ей кажется несусветной глупостью. Раз есть деньги, ими надо пользоваться. По мнению Марии, Гортензия слишком расточительна, и сестра порицает Сезанна, который дает жене столько, сколько та просит. В противоположность мужу Гортензия любит развлечения, она считает свою жизнь в Провансе скучной и давно предпочла бы переменять обстановку, попутешествовать по белу свету, короче говоря, ей хочется вернуться в Париж. На юге ее снедает тоска. Здешний климат - вечный довод Гортензии - вызывает у нее эмфизему легких.
Сезанн прикидывается глухим к просьбам жены. Париж, по крайней мере в данный момент, не может дать ему что-то получше, чем дает Прованс. Гора Сент-Виктуар целиком и полностью завладела художником. Сезанн пишет ее из разных точек обозрения. Вот уже два года, как Кониль, его шурин, приобрел в окрестностях Жа де Буффана имение Монбриан, и художник часто отправляется туда со своим мольбертом.
Сезанн нашел в этих местах идеальный "мотив". Перед его взором вплоть до самого горного массива расстилается долина Арки, пересекаемая справа виадуком. Ветвями сосны, которые тянутся к отдаленному изогнутому конусу Сент-Виктуар, Сезанн обрамляет весь пейзаж; прекрасная картина, полная вергилиевой гармонии. Часто Сезанн уходит бродить по холмам, высящимся вдоль дороги в Толоне1. Он даже снял комнату в Черном замке, неподалеку от карьера Бибемю, куда лет тридцать назад - с того времени прошла целая вечность! - Золя, Байль и он совершали столько прогулок; где в сосняке декламировали вслух любимые, воодушевлявшие их стихи.
Странная загадка эта живопись! Наблюдая предметы, Сезанн приходит к выводу, что симметрия, которую мы вносим в их изображение, не более чем обман. В действительности же, если подробно и внимательно изучать форму, замечаешь, что та сторона предмета, которая освещена сбоку, как бы разбухает, увеличивается, обогащенная тысячью оттенков, в то время как тень сокращает, уменьшает, словно гасит темную сторону. То же самое происходит, когда дело касается вертикальности и устойчивости предметов. Они не кажутся такими нашему взгляду. Их выпрямляет наш разум; симметрия и вертикальность всего лишь условность, привычка ума. Доводя до крайности верность своему видению, повинуясь страстному желанию писать именно то, что он видит, стремясь точнее выразить "свое маленькое ощущение", Сезанн спрашивает себя, не отказаться ли ему от того произвола, который считается общепринятой истиной, но для него эта истина ничто.
Он спрашивает себя об этом с кистью в руке. Это значит, что под его мазками бока вазы - "Голубой вазы" - теряют пропорциональность, стены дома кренятся, весь мир будто шатается. "Куда я иду? - спрашивает себя Сезанн. - К каким приду нелепостям? Не дойду ли до абсурда в своем неистовом поиске правды?" Eppur si muove!2. Ho есть условности настолько обязательные для человека, что нельзя без страха перешагнуть за их границу3.
Уже давно в живописи Сезанн опередил эпоху. Он устремлен в будущее. Одинокий, сомневающийся, неуверенный в себе, он с беспокойством вопрошает себя: "Куда я иду? Не заблуждаюсь ли? Не превратился ли я во Френхофера, героя "Неведомого шедевра"? Страшная штука жизнь!" Ослабев физически, он чувствует себя несчастным, незащищенным, жизнь подавляет его. Он боится. Боится всего: повседневности, людей, которые хотят его "закрючить", безмолвных сил, со зловещим могуществом которых его познакомил Марион, показав ему раны земли. Боится смерти, загробного мира. Страшная штука жизнь!
Одержимый страхами, он все больше поручает себя заботам матери и сестры. Уйти от самого себя, забыться, не быть существом, зависящим от капризов необычной судьбы. Уступив настояниям Марии, Сезанн начал ходить в церковь. Церковь - это прибежище. "Я чувствую, что скоро покину грешную землю. А что последует затем? Полагаю, что все-таки я буду жить, и не хочу рисковать и in aeternum4 жариться. Сезанн богохульствует, со священниками он насторожен, к религии же относится со смешанным чувством уважения, подозрительности и иронии. И все-таки исповедуется, причащается, находит в мессах успокоение и отдых.
Всеми осмеянный, художник сам не знает, отмечены его дерзания величием или безумием. Но чтобы двигаться вперед, необходимо преодолеть собственные сомнения. Его жизнь всегда и во всем непрерывное крушение. Его желание вести обыкновенную жизнь обывателя - самообман, уловка. Но он останется верен себе - он подвижник.
* * *
На другом берегу Сены, на набережной дез-Орм тянутся маленькие серые домики с пестро раскрашенными вывесками лавок внизу и неровной линией крыш наверху. Горизонт посветлел: налево - до самых башен ратуши, крытых синим шифером, направо - до свинцового купола собора Сен-Поль... На поверхности реки застыли призрачные темные нагромождения - спящая флотилия лодок и яликов, плавучая прачечная, землечерпалка; они стоят на приколе у самого берега. На противоположной стороне видны баржи с углем, шаланды, груженные строительным камнем, а над ними распростерлась гигантская стрела грузоподъемного крана".
Так Золя описал в "Творчестве" городской пейзаж, открывавшийся взору с северного берега острова Сен-Луи, где у героя романа, Клода Лантье, была своя мастерская. Именно здесь, в доме № 15 по набережной Анжу - наконец осуществилось желание Гортензии! - поселился Сезанн в 1888 году. Гийомен - он живет в соседнем доме № 13 - вероятно, указал ему на это свободное помещение.
Дом № 15 по набережной Анжу - особняк XVII века - был построен, как предполагают, Луи Лево в 1645 году для президента Высшей счетной палаты Никола Ламбера де Ториньи. Совсем рядом дом № 17, знаменитый особняк Лозюн, где в дни своей молодости некоторое время жил Бодлер. Квартира Сезанна на четвертом этаже выходит окнами на Сену и набережные. Спокойное место, излюбленное художниками5.
Но нет покоя в душе у Сезанна. Его слабое здоровье все ухудшается и толкает художника на постоянные переезды с места на место. Теперь, когда появились деньги, никакие соображения, связанные с материальными издержками, не заставят его отказаться от привычки менять места. Он то работает на набережной Анжу, то в мастерской на улице Валь де Грас, то, покинув Париж, мчится на берега Марны. Шоке попросил Сезанна расписать его особняк на улице Монтиньи, и Сезанн согласился, но, набросав вчерне две сцены, быстро оставил это дело. Теперь Сезанн корпит в своей мастерской на улице Валь де Грас над картиной с двумя фигурами - сценой из "Масленицы" ("Марди гра"), моделями для которой служат его сын Поль в костюме Арлекина и сын сапожника Гийома в костюме Пьеро. Юноши вынуждены простаивать долгие часы, не меняя позы. Сезанн не терпит ни малейшего проявления усталости. В этом отношении он неумолим. Дошло до того, что сын Гийома, позируя в крайне неудобном положении, однажды упал в обморок.
Единственное место, куда Сезанн неизменно возвращается, это Лувр. Почти все послеобеденные часы он работает в Лувре, вновь и вновь размышляет о своем искусстве, стоя перед полотнами Пуссена, Рубенса, Веронезе. "Лувр, - говорит Сезанн, - это книга, по которой мы учимся читать".
Однако вскоре Сезанн уезжает в Шантильи, где поселяется в гостинице Делакур. Он живет там пять месяцев, создавая полотна, на которые его мог бы с таким же успехом вдохновить и юг; воздушную листву Иль де Франс, подернутую дымкой тумана, Сезанн пишет почти в той же манере, с той же обнаженностью и условностью, с какой писал острые пейзажи Прованса. Где бы он ни находился, на севере ли, на юге, отныне он пишет только в одной сезанновской манере. Впрочем, его мастерство непрерывно совершенствуется. На своих полотнах художник достигает гармонии между противоречивыми устремлениями разума и чувства, смягчает слишком строгий, слишком абстрактный характер своего, сезанновского, классицизма. Зрело обдуманная и точно построенная, каждая из работ Сезанна становится песней, которую художник насыщает волнующей поэзией и трепетным чувством.
Не обращая внимания на обескураживающие неудачи, Сезанн продолжает поиски с тем же рвением и страстностью, как если б его полотен ждали, если бы их любили, ценили.
Но этого нет; особенно в собственных его глазах. Вряд ли в своем затворничестве Сезанн знает, что лавку Танги посещает все большее и большее число художников, любителей живописи, критиков, что сезанновские полотна с их своеобразным почерком заинтересовывают, начинают нравиться, привлекать внимание. Для одних эти полотна - "музей ужасов", для других - "музей будущего"6.
"При ярком свете в фарфоровых компотницах или на белых скатертях грубые, топорные груши и яблоки, навороченные мастихином, зигзагообразно прочесанные большим пальцем. Вблизи - ужасная штукатурка из красного с желтым, зеленого с синим; посмотришь издали - фрукты, которым место на витрине у Шеве7, спелые, сочные, соблазнительные.
И обнаруживаются истины, до сего времени не замеченные: эти странные и в то же время реальные тона, эти пятна цвета, исключительно достоверные, эти оттенки белой скатерти, вызванные тенями от фруктов, очаровательные, бесконечно разнообразные оттенки голубого - все это делает полотна Сезанна новаторскими и столь не похожими на обычные натюрморты, отталкивающие своим асфальтовым цветом и непонятным тусклым фоном.
Затем вы видите эскизы пейзажей на пленере, неосуществленные попытки, свежесть которых загублена переделками, по-детски варварские наброски и, наконец, изображения, в которых нарушено всякое равновесие: накренившиеся набок, словно охмелевшие дома; фрукты в глиняных, тоже кособоких горшках: нагие купальщицы, обведенные неправильным контуром, полным чувственности -для ублажения глаз - с неистовством какого-нибудь Делакруа, но без его изысканного видения и технической изощренности; и все это подстегнуто лихорадкой необузданно наложенных красок, кричащих, выделяющихся рельефом на отяжелевшем, покоробившемся полотне.
В итоге колорист-новатор, более чем покойный Мане примыкающий к импрессионизму, художник, который из-за болезни сетчатки глаз по-своему обостренно видит мир и потому предвосхищает новое искусство, - так, казалось бы, можно подытожить творчество этого слишком забытого живописца господина Сезанна".
Постоянный гость Медана, Гюисманс не может не знать, что Сезанн послужил Золя прототипом Клода Лантье. Уподобляя живого художника герою романа "Творчество", Гюисманс приписывает Сезанну тот самый наследственный порок зрения, которым страдал Клод Лантье. Живопись Сезанна в такой степени озадачивает критика, что ему необходимо объяснить ее манеру какой-нибудь патологической причиной и тем самым оправдать упорно высказываемое к ней презрение.
Была ли у Сезанна возможность прочесть статью Гюисманса, первую статью, которую критик посвятил ему после импрессионистских выставок? Неизвестно. Именно в те месяцы следы Сезанна более или менее теряются. Взвинченный и беспокойный, он, повинуясь безрассудным порывам, мечется без передышки от одного места к другому. Зимой, когда Ренуар проездом посетил Прованс, Сезанн находился в Жа де Буффане.
Перед полотнами Сезанна Ренуар приходит в восхищение. Какая неожиданность! Он никогда не предполагал, что Сезанном написано столько шедевров, что экский художник добился такой силы выразительности. "Как он этого достиг? - спрашивает себя Ренуар. - Стоит Сезанну нанести несколько мазков на полотно, и оно становится прекрасным. Какое "незабываемое зрелище" этот Сезанн за мольбертом, острым взглядом всматривающийся в пейзаж, сосредоточенно, внимательно и вместе с тем благоговейно"8. Мир для него больше не существует. Есть только мотив, который он избрал. Каждый день художник приходит в одно и то же место, без устали пишет, но лишь после тщательного обдумывания и длительных расчетов кладет на холст мазок за мазком. Невероятное терпение!
Сомнения нет - перед нами один из величайших художников мира, но - не прискорбно ли это? - пребывающий в безвестности. И какой странный человек! Вот он, непонятно по какой причине потерявший надежду добиться "выражения себя" (realisation), охваченный яростью, судорожно рвет на куски свои творения. А вот, полный апатии, разбитый, мрачный, возвращается в Жа де Буффан, бросив в уединенных холмах свое полотно, отдав его на волю ветра, дождя, солнца, - пусть валяется, пока земля постепенно не поглотит его. Как мало нужно, чтобы привести Сезанна в отчаяние! Какая-то старая женщина связаньем в руках по привычке подошла к месту, где писал Сезанн. "Опять тащится сюда эта "старая корова", - ворчит он в раздражении и, складывая кисти, не слушая увещеваний Ренуара, пытающегося удержать его, внезапно обращается в бегство, точно за ним гонится сам дьявол.
Непонятное поведение! Ренуар и сам страдает от смены настроений друга. В Жа де Буффане Ренуара балуют. Он лакомится вкусным супом с укропом9, сваренным матерью Сезанна; искусная стряпуха, она подробно объясняет гостю рецепт приготовления: "Берут веточку укропа, чайную ложечку оливкового масла..." Но однажды, забывшись, Ренуар беззлобно прошелся по адресу банкиров. Сезанн и его мать совершенно меняют свое отношение к Ренуару. А мать, та просто возмущается вслух: "Поль, допустимо ли, чтобы в доме твоего отца!.."
И Ренуар, сконфуженный, покидает Жа де Буффан10.
1 Теперь она называется дорогой Поля Сезанна. (Прим. перев.)
2 А все-таки она вертится!
3 Рене Гюг и Бернар Дориваль очень точно проанализировали этот период в творчестве Сезанна. "Жизнь, - пишет Рене Гюг, - неразрывно слила наше представление о ней с нашим восприятием, так что абсолютная чувственная точность стала естественной неточностью человека. В своем постоянном стремлении добиться абсолютности в передаче ощущений Сезанн в такой мере вышел из общепринятых границ, что люди стали приписывать ему порок зрения, между тем как единственный недостаток его состоял в том, что он обладал способностью слишком ясно воспринимать предметы... Латинянин, - продолжает Рене Гюг, - знал лишь одну крайность: в логике... Есть безумие правды, как есть "безумие креста". Сезанн познал это безумие, пережил его, вот в чем причина страстности и драматизма его творчества".
4 Вечно (латин.).
5 Домье прожил 17 лет на набережной Анжу, в доме № 9. На этом же берегу острова Сен-Луи, на набережной Бурбон жил Филипп де Шампень, здесь имел свою мастерскую Мейссонье, и ему даже понадобилось - разумеется, в интересах искусства - построить средневековую сторожевую башенку.
6 Эмиль Бернар.
Преданность и неустанные заботы Танги, его трогательная манера сперва взглянуть на картину с материнской нежностью, а затем, переводя взгляд на пришедшего, посмотреть поверх очков, словно умоляя полюбоваться любимым детищем*, поражает всякого, кто случайно заглядывает в лавку на улице Клозель. Что это? Ужасы эти полотна или достояние будущего? Давно пора определить, кто он, этот феномен Сезанн, или хотя бы попытаться это сделать. В "Ла Краваш" в номере от 4 августа опубликована статья Гюисманса; автор в свойственном ему заковыристом стиле пытается анализировать живопись Сезанна, попутно разбирая работы посредственного художника Тиссона и клоуна Вагнера, который на досуге балуется живописью.
* С. Waern, Some Notes on French Impressionism, dans "l'Atlantic Monthly" avril 1892. (Цитируется по книге Д. Ревалда "История импрессионизма".)
7 Роскошный гастрономический магазин. (Прим. перев.).
8 Воспоминания Ренуара, приведенные Гюставом Жеффруа в его книге "Жизнь художника", т. III.
9 Воспоминания Ренуара, приведенные Амбруазом Волларом в его работе "Слушая Сезанна, Дега, Ренуара".
10 Ренуар уехал в имение Монбриан, которое снял у Максима Кониля, шурина Сезанна.
1 - 2 - 3 - 4
 Жа де Буффан (Поль Сезанн, 1885-1887 г.) |  Игроки в карты (Поль Сезанн, 1890-1892 г.) |  Жа де Буффан, бассейн (Поль Сезанн, 1876 г.) |