V. Смирение. Страница 3
1 - 2 - 3
* * *
В конце августа Сезанн возвращается в Париж. Возвращается к своей уединенной жизни.
Вокруг него абсолютное молчание. Имя его больше не упоминают. Кто, кроме нескольких испытанных друзей, еще знает о нем в среде художников? Кто помнит его работы? Кто может судить о его поисках? Сезанн? А-а, тот чудак, которого Дюранти вывел под именем Майобера!
В прошлом году, в апреле, Дюранти умер. Он оставил посмертный том под названием "Страна искусств", выпущенный в свет издателем Шарпантье. В книге описан вымышленный молодой художник, посещающий разные мастерские. Он приходит к Сезанну, иными словами к свихнувшемуся Майоберу, о котором судачили в мастерских художников.
"Только я собрался постучать, как услышал донесшийся до меня изнутри голос попугая. Я постучал. "Войдите!" - крикнули мне с резким южным акцентом.
Я переступил порог, и в голове у меня тут же промелькнуло: "Попал к сумасшедшему".
И человек и обстановка ошеломили меня. Всюду пыль, грязь, черепки битой посуды, тряпки, щебень и мусор, засохшая глина, необходимая ваятелю, - все свалено в кучу, как у старьевщика. Запах плесени вызывал тошноту. Художник лысый, с большой бородой, с двумя невообразимой длины зубами, не позволявшими губам сомкнуться, казался молодым и в то же время старым; он походил на некое божество, символизирующее его мастерскую, неописуемое и отталкивающее. Он встретил меня радушно, с улыбкой. Мне трудно было определить ее - не то плутоватая, не то идиотская.
Глаза мои тем временем остановились на огромном количестве развешанных повсюду полотен, так чудовищно расписанных, что я оцепенел.
- А-а! - преувеличивая марсельский акцент, прогундосил Майобер. - Мосье, должно быть, любитель карртин? Вот мои небольшие черновые наброски! - прибавил он, указывая на самые крупные из огромных полотен.
В это мгновение попугай гаркнул: "Майобер великий художник..."
- Мой художественный критик, - сказал Майобер с улыбкой, внушавшей тревогу.
Заметив, что я с любопытством разглядываю стоявшие на полу аптекарские банки с сокращенными латинскими надписями: "Jusqui - Aqu. Still", "Ferrug", "Rhub", "Suif Cup.", Майобер добавил:
- Вот мой ящик с красками. Я хочу показать остальным что с помощью лекарственных снадобий достигаю настоящей живописи, в то время как они с их великолепными красками производят одну лишь дрянь. Видите ли, - продолжал он, - живописью можно заниматься только при наличии темперамента (он произнес "temmperammennte").
После чего Майобер опустил ложку в одну из аптекарских банок, извлек оттуда порцию зеленой массы, швырнул на холст, где несколькими линиями был слегка намечен пейзаж. Затем художник сделал два-три движения округлой стороной ложки, и стало возможным различить нечто такое, что на худой конец могло сойти за луг.
- За два часа, - сказал Майобер, - я расписываю четыре метра холста, а они толкуют о живописи шпателем. Мой шпатель служит мне, только чтобы резать сыр, а свои кисти я подарил детям прачки, пусть играют ими на барабане".
Сезанн смертельно оскорблен, убит. Ах, если бы он мог расквитаться, если бы его картину выставили в Салоне. "Поль очень рассчитывает на вашу помощь в деле, которое вам известно", - писал недавно Золя Гийеме. Но из года в год каждая весна приносит все те же разочарования. Неужели он бездарность? Увы! В Салоне года 1881-го, как и в Салонах предыдущих лет, полотен Сезанна не будет. Гийеме не удалось переубедить жюри.
Узнав об этой новой неудаче, Сезанн в начале мая покидает Париж и едет в Понтуаз, где устраивается на набережной Потиуса, 31.
Перед отъездом из Парижа художник попросил Золя отредактировать предисловие к каталогу картин, предназначенных для продажи на аукционе, организуемом некоторыми художниками, сбор с которого пойдет в пользу Кабанера. Бедняга Кабанер умирает. Еще один из тех, к кому жизнь до конца его дней была беспощадна.
* * *
Понтуаз для Сезанна второй Мелюн, с той лишь разницей, что художник здесь не в полном одиночестве, рядом работает добрейший Писсарро, верный поклонник берегов Уазы.
Несмотря на отказ Сезанна участвовать в выставках импрессионистов, дружба этих двух людей по-прежнему нерушима. Неудачи, которые тот и другой претерпели, породили в них схожие чувства. Писсарро тоже постоянно наталкивается на величайшие трудности, когда хочет продать несколько полотен и кое-как, с грехом пополам поддержать семью. Нужда - частый гость в его доме.
Писсарро уже за пятьдесят, а он еще не добился даже подобия успеха. Как Сезанн, он раньше времени постарел; борода и седые волосы подчеркивают его сходство с патриархом, благообразным и печальным. Но он ничуть не ожесточился. Испытания не замутили чистоты его сердца, не лишили приветливости и внимания к людям. Сезанн и Писсарро часто уходят вдвоем писать. Сезанн пишет из разных мест виды мельницы в Кулеве, склон Гале, деревню Сержи. Он работает медленнее, чем обычно, короткими и тонкими мазками, упрощая композицию, чтобы придать полотнам строгость и ритмичность.
Художники иной раз доходят до Овера, где навещают семью Гаше. Но дом доктора уже не тот, каким он был когда-то. Шесть лет тому назад умерла от туберкулеза г-жа Гаше, и доктор не может утешиться. Всегда грустные глаза на задумчивом лице без слов говорят о неизбывном горе. В жизни Гаше волею случая произошла перемена. Однажды - это было два года назад, в 1879-м - он по дороге в Париж попал в железнодорожную катастрофу.
Не обращая внимания на собственные увечья, Гаше поспешил оказать помощь другим пострадавшим. В вознаграждение Компания Северных железных дорог предоставила ему место врача на железнодорожном участке Эрбле - Овер.
Живя три дня в неделю в Овере, где гувернантка воспитывает его двух детей и ведет хозяйство, доктор Гаше, как и в прежние времена, предается любимому занятию - живописи.
Невзирая на тяжелую утрату, Гаше остался таким же, каким был. Он полон ко всему интереса и оживляется, когда речь заходит о живописи. Нет человека, которому неудачи Сезанна были бы так понятны, как ему. Гаше занимается живописью только в часы досуга. Но, как и Сезанну, ему не удается участвовать в выставках Салона.
От Понтуаза до Медана рукой подать - километров пятнадцать. Сезанн задумал пройти туда, как он говорит, "наземными путями при помощи собственных ног". "Я надеюсь, - пишет он Золя, - что такое путешествие мне по силам". Наконец-то его младшая сестра Роза - ей двадцать семь лет - недавно обвенчалась с молодым буржуа из Экса, Максимом Конилем; молодожены сообщили Сезанну о своем намерении в ближайшем будущем побывать в столице. "Представляешь ли ты себе, как я буду водить их по Лувру и другим галереям? - с иронией пишет Сезанн. - Что поделаешь?" Хочешь не хочешь, а в июне Сезанн превратился в чичероне. К счастью, эта тяжкая обязанность не затянулась. Острый припадок ревматизма, которым страдает Роза, прервал их прогулки, и Сезанн, по его словам, "отгрузил" сестру и шурина обратно в Экс.
На мольберте Сезанна несколько этюдов, одни он пишет в пасмурную погоду, другие - в солнечную. "Понемногу работаю, но очень вяло", - говорит он, всегда готовый преуменьшить свои усилия.
Есть человек, который с исключительным вниманием следит за его поисками. Человек этот - биржевой маклер Гоген, приехавший в Овер провести отпуск вблизи Писсарро и Сезанна. Любитель живописи Гоген продолжает писать. Он пишет упорно, увлеченно, сожалея, что не может полнее посвятить себя искусству, кляня профессию, отбирающую у него время, изматывающую силы. Как-то выдался год, когда Гоген вдобавок к своему довольно большому жалованью заработал сорок тысяч франков, из коих он тысяч пятнадцать истратил на покупку картин. В его коллекции, состоящей в основном из работ импрессионистов, двенадцать полотен Сезанна.
Сезанну, разумеется, льстит интерес, проявляемый тридцатитрехлетним биржевиком. Но иной раз такой интерес кажется художнику несколько навязчивым. Уж не собирается ли этот щеголь Гоген при случае его "закрючить"? Не замышляет ли потихоньку украсть у него приемы и манеру письма? Недоверие Сезанна усугубилось, когда после отъезда Гогена Писсарро получил письмо, в котором тот с развязным юмором избалованного жизнью человека спрашивал: "Нашел ли господин Сезанн исчерпывающую формулу искусства, которую безоговорочно приняли бы все? Если он найдет рецепт выражать свои ощущения с помощью одного-единственного метода, прошу вас дать ему какое-нибудь таинственное гомеопатическое снадобье, чтобы он проговорился во сне, и тогда возвращайтесь в Париж сообщить нам об этом".
Лето идет к концу. Устав от Понтуаза, Сезанн в октябре уезжает на юг. Проездом он на неделю останавливается в Медане, где Золя сообщает ему, что Байль - да, да, Байль! - на подступах "к успеху", разумеется денежному; благодаря выгодной женитьбе Байль стал крупным фабрикантом полевых биноклей и подзорных труб, а главное, одним из поставщиков военного министерства. "Всегда приятно видеть, когда люди твоего поколения преуспевают", - говорит Золя. Что сказали бы Золя и Байль, если б им пришлось перечесть письма, которые они писали в молодости? Но, встретившись, они будут говорить - Золя о своих тиражах, а Байль о полученных им заказах.
* * *
Из Экса Сезанн, почти не задержавшись там, вернулся в свое пристанище в Эстак, Отцу так и не удалось проникнуть в тайну сына, и он дает ему теперь возможность жить по своему усмотрению. Однако нераскрытая тайна по-прежнему тревожит Луи-Огюста, хоть он и стал относиться к сыну с притворным равнодушием. "Похоже на то, что в Париже у меня есть внуки, - сказал Луи-Огюст одному знакомому, - следовало бы урвать время и прокатиться в Париж повидать их".
Но этот упрямый старик по-прежнему не в силах устоять перед соблазном - уж не тихое ли помешательство! - вскрывать почту сына Таким образом Луи-Огюст первым внимательно прочел небольшую книгу, недавно опубликованную Полем Алексисом ("Эмиль Золя, Записки друга"), в которой автор рассказал о юности "неразлучных".
"Экземпляр, столь любезно присланный тобою, - пишет Сезанн Полю Алексису, прося извинения, что запоздал с ответом, - попал в Эксе в руки моих нечестивых родственников. Тайком от меня они вскрыли пакет, разрезали страницы, прочли все от начала до конца, а я, ничего не подозревая, сидел под стройной сосной... Но, наконец, я проведал об этом, потребовал книгу, и вот она у меня, и я читаю". Сезанн признается в волнении, без сомнения искреннем, какое он испытывал, вспоминая "забавы давно прошедших дней", стихи Золя, написанные им в юности, того Золя, кто, по словам Сезанна, "пока еще согласен оставаться нашим другом".
Однако есть в этой книге место, оно обязательно должно было привлечь внимание Сезанна, то место, где Алексис, перечисляя планы Золя, упоминает о романе, давно занимающем мысли писателя.
"Его главное действующее лицо нам знакомо, - пишет Алексис, - это тот самый увлеченный современным искусством художник, который уже появлялся на страницах романа "Чрево Парижа". Это... Клод Лантье... Я знаю, что на примере Клода Золя постарается проникнуть в мучительную психологию творческого бессилия. Герой романа, талантливый, с возвышенной душой художник, чье творчество парализовано психическим расстройством, будет действовать в окружении других художников, артистов, скульпторов, музыкантов, литераторов, целой плеяды молодых честолюбцев, тоже приехавших завоевывать Париж. Одни потерпят неудачу, другие чего-то добьются; все они до умопомрачения одержимы искусством, все в том или ином роде охвачены всеобщим неврозом современности. Золя в своем будущем произведении, конечно, придется дать образы друзей, показать их наиболее типические черты. Если в числе этих друзей окажусь и я и если упоминание обо мне, возможно, не будет для меня слишком лестным, обязуюсь не возбуждать против автора судебного процесса".
Клод Лантье из "Чрева Парижа"! Сезанн прекрасно знает - речь идет о нем, но ему безразлично. В эти первые дни 1882 года он не станет задаваться вопросом, что думает Золя о его живописи, или гадать, что тот напишет о его судьбе художника? Ведь именно в этом, да, в этом году - наконец-то! - Гийеме заставит жюри Салона принять его работы.
Как любой член жюри, Гийеме пользуется привилегией отдать предпочтение отвергнутой работе. Это называется принять картину "из милосердия". Видные мастера кисти, члены жюри обычно применяют такое право в отношении своих учеников. По обоюдному согласию Гийеме и Сезанн решили воспользоваться этой последней возможностью. Она малопочетна. Довольно-таки смешно выступать Сезанну "учеником Гийеме". Тем хуже! Зато Сезанн будет фигурировать в Салоне.
Радость. Радость Радость.
А пока это огромное событие подготовляется, Сезанн работает в Эстаке бок о бок с Ренуаром, вернувшимся из Италии. Художники встретились в Марселе. К несчастью, несмотря на благоприятную погоду, на "ласковое солнце", Ренуар заболел воспалением легких. Сезанн - он сейчас хорошо настроен - преданно ухаживает за ним. "Не могу вам описать, как много внимания уделяет мне Сезанн, - пишет Ренуар Виктору Шоке. - Он готов перетащить ко мне весь свой дом. На прощанье его мать устроила торжественный обед, так как Сезанн возвращается в Париж, а я вынужден на некоторое время задержаться на юге - строгое предписание врача". В домике радостное оживление. Мать Сезанна приготовила самые вкусные блюда. "Она угостила меня, - рассказывает Ренуар, - треской под острым соусом. Пища богов! Съесть и умереть!"1
В Париже в эти дни импрессионисты пытались перегруппироваться. Они пригласили Сезанна участвовать в их будущей выставке. Сезанн поторопился сообщить, что у него нет для нее работ. В момент, когда перед ним вот-вот откроются двери Салона, несвоевременно рисковать и подвергать себя оскорблениям и насмешкам, участвуя в выставке импрессионистов.
* * *
"С марта, - сообщает Ренуар Шоке, - Сезанн в Париже" и с нетерпением ждет открытия Салона.
Гийеме сдержал обещание и отдал Сезанну свое "милосердие".
Увы! Полотно Сезанна, портрет2, хоть и висит в одном из залов Дворца промышленности, но его как будто бы там и нет. Ни один критик, ни один посетитель портрета не замечает. И только журналист из "Диксионер Верон", проходя мимо, небрежно обронил: "В этом портрете тень под глазами и тень на правой щеке обещают... в будущем колориста".
Это уж слишком! Радости Сезанна как не бывало. На этот раз полное поражение. Стоит ли и впредь гоняться за призраками?
"Одиночество, - шепчет вконец уничтоженный Сезанн, - вот чего я достоин!"
1 "Из этой поездки в Эстак, - рассказывал Ренуар, - я привез великолепную акварель Сезанна "Купальщицы"... Однажды я гулял со своим другом Лотом. Вдруг он почувствовал резкие колики. "Не видишь ли ты других деревьев, кроме сосен?" - спросил он. "Смотри-ка, бумага!" - крикнул я. Это была одна из самых прекрасных акварелей Сезанна, брошенная им в скалах после того, как он проработал над ней свыше двадцати сеансов.
2 Чей это был портрет? Точно не известно. В каталоге напечатано: "Портрет господина Л. А.". Предполагают, что речь идет о дядюшке и крестном отце Сезанна - Луи Обере.
1 - 2 - 3
Следующая глава.
 Ваза на подоконнике, сезанн |  Поль Сезанн. Натюрморт с блюдом вишни |  Поль Сезанн. Девушка у пианино (Увертюра к "Тангейзеру") |