IV. Он мечтает об огромных полотнах. Страница 2
1 - 2 - 3
Наперекор всеобщему неодобрению Сезанн продолжает быть таким, каков он есть. В этом году Салон приобретает особое значение. Ведь одновременно с Салоном в Париже состоится Всемирная выставка, которая, объединив свыше сорока тысяч участников, вызовет, как предвидят, большое скопление народа. Не станет ли жюри под влиянием опубликованных в прошлом году статей Золя до какой-то степени снисходительней? Вопрос, который задают себе все молодые художники, - очевидно, все, кроме Сезанна.
Усугубляя вызов прошлых лет, он специально для показа на жюри выбирает два самых непригодных для этого полотна: одно из них, "Полдень в Неаполе", или "Грог", написано им еще четыре года назад. Но Сезанн не довольствуется этим. Стремясь подчеркнуть свою непримиримость, он, дождавшись последнего дня приема работ, буквально в последнюю минуту погружает свои полотна на тачку и с помощью друзей везет ее к Дворцу промышленности. Прибыв туда, он медленно сгружает работы и торжественно, под крики и смех, проносит сквозь толпу отвергнутых, сгрудившихся у дверей.
Повлияла ли на решение жюри демонстрация Сезанна, вызвавшая в общем незначительный шум? Нет, вряд ли. Что такое Сезанн? Какой-то злобствующий субъект. Во всяком случае, на сей раз вопреки надеждам друзей Сезанна жюри - Добиньи в нем не участвует - проявляет небывалую доселе суровость.
Кампания Золя не только не смягчила жюри, а, напротив, еще больше ожесточила его. Само собой разумеется, что сезанновские полотна отвергли. Но отклонили и полотна Писсарро, и Ренуара, и Сислея, и Базиля, и Гийеме. Не приняли даже мастерскую картину Моне "Женщины в саду", целиком написанную на пленере. Сезанн взбешен: как посмело жюри не принять полотно Моне! Но взбешены все. Такая зависимость от "прихотей заправил"1 приводит в исступление всю группу молодых художников.
Ни на что не надеясь, лишь для очистки совести, подписывают они петицию, требующую восстановления Салона отверженных. А почему бы им самим, на свои средства, не создать выставку - да, да, свою собственную выставку? Кое-кто из художников старшего поколения - Курбе, Добиньи, Коро -одобряет их план и даже обещает в знак поддержки прислать на эту выставку свои полотна. Однако за отсутствием денег замысел этот не был осуществлен.
И вот неудача, снова постигшая Сезанна, привела к тому, что он совершенно неожиданно для себя стал предметом насмешек двух корреспондентов из "Л'Эроп" и "Фигаро". Если Сезанн будет и впредь так чудить, то он вскоре получит своеобразную известность, - так сказать, известность наизнанку. Золя вспыхивает. Золя, который в своем сборнике "Мой Салон" ни слова не говорит о Сезанне, Золя, которого сезанновские полотна приводят в замешательство, этот Золя летит на помощь оскорбленному и, конечно, с тем большей готовностью, что в этом году ему пришлось "отказаться от мысли сделать обзор Салона". 12 апреля "Фигаро" знакомит читателя с его точкой зрения.
"Речь идет, - пишет Золя, -об одном из моих друзей детства, о молодом художнике, чей яркий и самобытный талант я особенно высоко ценю.
В фельетоне, который вы настрочили в "Л'Эроп", говорится о том, что г-н Сезанн, который в Салоне отверженных 1863 года якобы выставил "две скрещенные свиные ножки", в этом году "вновь представил подобного рода полотно, озаглавленное "Грог", и вновь был отвергнут.
Признаюсь, мне не легко было узнать под той личиной, какую вы на него надели, одного из своих товарищей по коллежу, г-на Поля Сезанна, в чьем творческом багаже никогда не было ни единой свиной ножки, по крайней мере до сего времени. Я делаю эту оговорку, хотя не понимаю, почему нельзя писать свиные ножки, как пишут дыни или морковь.
Действительно, в этом году в числе многих прекрасных полотен были отклонены и два полотна г-на Сезанна: "Грог" и "Опьянение". Г-ну Арнольду Мортье было угодно подвергнуть картины насмешкам и описать их с такой силой воображения, которая делает ему большую честь. Я отлично знаю - все это не больше, чем милая шутка, все это не стоит принимать близко к сердцу. Но что поделаешь? Мне всегда был непонятен такой странный образ действий, при котором критики, не колеблясь, осуждают и глумятся над тем, чего сами и в глаза не видели. Я считаю своим долгом сказать, что описания, данные г-ном Арнольдом Мортье, по меньшей мере неточны".
С приходом в дом Золя прекрасной Габриэли на плечи писателя ложится еще большее бремя. Покинув улицу Вожирар, он переезжает в Батиньоль, в квартал Мане. Вопреки своей прекрасной позе борца он порою, так же как и Сезанн, падает духом. "Вы не поверите, - не сдержавшись, признается он однажды Нума Косту, - на какие неожиданности натыкаешься в этом трудном изнурительном ремесле, каким я занимаюсь". Редкий из четвергов проходит без жалоб с его стороны на тяжелые времена: "Ничего не идет"2. Тиражи приносят ему весьма незначительные суммы: "Исповедь Клода" была напечатана всего лишь в полутора тысячах экземпляров. Чтобы прожить, ему приходится шире сотрудничать в газетах, заниматься литературной поденщиной. Не прекращая писать новый роман "Брак по любви", он катает по два су за строчку для провинциального листка "Ле Мессаже де Прованс" приключенческий роман с продолжением "Марсельские тайны". Катает не без скуки и отвращения. Но зато ему по крайней мере удается свести концы с концами. К тому же он надеется в сотрудничестве с Мариусом Ру переделать "Тайны" для театра. Валабрег упрекает Золя: писать такие романы - значит торговать своим талантом. На что Золя отвечает: "Мне в настоящее время необходимы две вещи - печататься и зарабатывать деньги. В отношении "Марсельских тайн", так и быть, сдаюсь. В остальном же я знаю, что делаю". В то же время Валабрег не преминул похвалить Золя за то, что своим энергичным заступничеством он очень помог Сезанну. "Поль - не знающее жизни дитя, чьим хранителем и наставником вы являетесь, - пишет он Золя. - Вы оберегаете его, шагая бок о бок с вами, он уверен в своей безопасности... Его удел создавать картины, а ваш - устраивать его жизнь!"
Не потому ли, что это действительно так, и, даже по мнению самого Сезанна, художник время от времени ходит работать к своему другу в Батиньоль? В частности, он пишет там большую картину "Похищение" - смуглый мужчина держит в объятиях бледную, лишившуюся чувств женщину. Это исполненное хищной чувственности полотно Сезанн дарит Золя. Он проставил под ним подпись и дату - явное свидетельство того, что оно ему самому до какой-то степени нравится. Достаточно взглянуть на эту картину, чтобы убедиться в том, что Сезанн еще далеко не свободен от романтизма. "Поль много работает, - пишет Золя Валабрегу, - он мечтает об огромных полотнах". Алчным взглядом окидывает Сезанн стены церквей, вокзалов, рынков, голые стены, которые он жаждет покрыть исполинскими фресками. "Что можно тут сделать! Покорить толпу, открыть новую эру, создать искусство!" Но живопись, проклятая живопись, "ради которой я готов убить мать и отца, не дается мне в руки". Живопись приводит его в смятение: восторг, разочарование, гневные вспышки поочередно овладевают им перед полотном, которое получается не так, как он хочет. Проклятия, сломанные кисти, искромсанные полотна - и так что ни день. Он пишет как одержимый; бешеный, сварливый, злой, он изводит себя работой, а натурщиков нескончаемым позированием и своей требовательностью, "он отпускает их только тогда, когда, полумертвые от усталости, они валятся без чувств", а сам пишет до тех пор, пока "не падает", потому что у него подкашиваются ноги и пусто в желудке". Временами, однако, он не может сдержать острой радости. "Когда я принимаю у самого себя картину, - восклицает он в пароксизме гордости, - то это посерьезнее, чем если бы ее судили все жюри на свете!"3
В конце мая в Париж приезжает г-жа Сезанн, а в июне, как раз в те дни, когда Валабрег, покинув Прованс, окончательно перебирается в Париж, Поль отвозит ее домой: благодаря горячей рекомендации Золя Валабрег в скором времени начнет работать в "Л'Артист" Арсена Уссей.
* * *
Как писал незадолго до того Золя Валабрегу, "Сезанну теперь нужны работа и мужество"; он рассчитывает провести в Эксе три недели "в глуши уединения" и действительно, едва приехав в Экс, укрывается в Жа де Буффане. Кроме Мариона, а иногда, крайне редко, Алексиса, летом 1867 года он ни с кем не видится. Все его друзья в Париже. Он пишет. Пишет не покладая рук. Начал несколько портретов, "поистине прекрасных, - дает оценку Марион, - теперь уже не шпателем, но все так же смело, причем технически гораздо более искусно и любопытно". Восхищение Мариона Сезанном все растет. Ввиду того, что Сезанн, продолжая свои искания, пишет акварелью, Марион удивляется тому, как удается его другу подобным способом прийти к столь замечательным результатам. "Сезанновская акварель, - пишет Марион Морштатту, - такого невиданного цвета и такой необычайной силы, каких, казалось мне, нельзя ждать от акварели".
Но что поистине поражает - это преклонение, с которым Марион относится к Сезанну.
Догадывается ли о том Сезанн? Если не считать Писсарро, всегда пристально следившего за творческим развитием Сезанна, именно Марион, этот юный геолог двадцати одного года, этот молодой ученый, только что опубликовавший два замечательных исследования, только он понимает глубокий смысл усилий Сезанна. В Париже, даже - увы! - среди друзей, Сезанн зачастую чувствует себя одиноким и чужим. Порой, в минуты усталости, у него появляется искушение отступить. К чему упорствовать, жить в постоянной бесплодной борьбе? Хорошо ему тут, в Жа де Буффане, среди мертвящего оцепенения провансальского лета, в тиши солнечного, по-настоящему знойного юга, нарушаемой лишь стрекотом цикад. Хорошо ему наедине со своим творчеством, со своими грезами, вдали от людского суетного шума. Отказаться от всего, остаться здесь, погрузиться в блаженное бездействие - это ли не мудрость? "Он может себе это позволить", - как говорит мать. Он свободен. Он бы писал. Для себя. Только для себя. Как стрекочут цикады...
Середина августа; уже месяц, как Золя не имеет вестей от Сезанна. Золя просит Мариуса Ру, который в это время в Марселе сражается с дирекцией местного театра Жимназ, готовящего к постановке пьесу по роману Золя "Марсельские тайны", посетить Сезанна. Мариусу Ру встреча эта приносит разочарование. Сезанн принимает его по-дружески, охотно болтает с ним, но не выдает ни одной из своих сокровенных мыслей, чем приводит гостя в полное замешательство. Сезанн отделывается одними банальностями или же настолько туманными словами, что их скрытый смысл, если только таковой в них имеется, Мариус Ру, по его собственному признанию, не в состоянии уловить. "Поль для меня - настоящий сфинкс", - пишет он совершенно озадаченный.
С Марионом Сезанн, очевидно, гораздо откровеннее. По мнению Мариона, Сезанн явно делает с каждым днем все большие и большие успехи. Сейчас художник работает над вторым вариантом картины "Увертюра к "Тангейзеру", которую на сей раз решает в очень светлой тональности. Окончательно покоренный, Марион пишет Морштатту: "Одного такого полотна достаточно, чтобы создать имя".
Золя собирается в Марсель, он хочет присутствовать на премьере "Тайн". Сезанн договаривается с ним вернуться в Париж вместе. 6 октября Сезанн и Марион сопровождают Золя в театр. Писатель находит свою драму "мерзкой". Зрители разделяют его мнение. Едва опускается занавес, как в зале раздаются свистки. 11 октября Сезанн и Золя возвращаются в Париж.
* * *
На сей раз Сезанн не поселяется на улице Ботрейи. Непоседливость его, кажется, еще больше возросла. Недовольный, брюзгливый, он меняет квартиру за квартирой, скитается с улицы Шеврёз на улицу Вожирар, с улицы Вожирар на улицу Нотр-Дам-де-Шан.
Золя наблюдает за другом. Не свернул ли он с верного пути? Сезанн постоянно жалуется, что ему трудно "воплотить" свои замыслы, сетует на "бессилие". Бессилие, увы, самое подходящее слово для данного случая. Муку Сезанна Золя ощущает, как свою собственную. Впрочем, его до слез трогает участь всех неудачников, ибо бывает ли в искусстве когда-нибудь известно, кто безумец4. Сам он, снедаемый тоской, совсем не так уверен в своих силах, как можно думать, глядя на его показную неугомонность. Его самого снедает тоска. Только он свое беспокойство глушит, обуздывает мучительную тревогу и все шагает - вперед, вперед, вперед... Иногда он, конечно, решается дать Сезанну вскользь какой-нибудь совет, но подите втолкуйте что-либо такому упрямцу! Сезанну всегда и во всем чудится посягательство на его неприкосновенность: его хотят "закрючить".
А между тем кто-кто, а Сезанн должен был бы знать, какой тяжелый бой предстоит им. Мало ли нападок как раз в эти дни вызвал опубликованный в декабре роман Золя "Тереза Ракэн" (первое название - "Брак по любви"). "Лужа грязи и крови, - пишет об этом произведении "Фигаро". - Господин Золя... видит женщину в таких красках, в каких ее изображает г-н Мане: цвет грязи, чуть подкрашенный розовым". Но Сезанн, по-видимому, не желает прислушиваться к такого рода высказываниям. Он не старается сдерживать себя ни в своем поведении, ни в своих творческих поисках. Лишь тот, кто хочет закрыть себе путь к карьере и успеху, может вести себя так, как ведет он.
Сезанн и Солари хозяйничают сообща. Это два в одинаковой степени взбалмошных и беспечных существа. Они как нельзя лучше подходят друг к другу, тем более что милый Солари, истинный мечтатель, постоянно витающий в облаках, выполняет все причуды друга. Более сговорчивого человека не найти! Сезанн и Солари живут одним котлом, деньги, которые оба ежемесячно получают, пускаются ими на ветер в первые же дни. Сидя на мели, они перебиваются чем придется. Сезанну как-то прислали из Экса бутыль оливкового масла, для них это послужило большим подспорьем в голодную зиму 1867-1868 годов. Они "роскошествуют", макая ломтики хлеба в масло, и наедаются ими "до отвалу"5.
К ближайшему Салону Солари готовит статую, названную им "Война за Независимость". Статуя изображает огромного роста негра (Солари лепил его с черного натурщика Сципиона из мастерской Сюиса), отбивающегося от своры собак. Как-то раз посмотреть на скульптуру Золя приводит к Сезанну и Солари Эдуара Мане. В мастерской более чем свежо. Солари разводит огонь. Под действием тепла глина размягчается; статуя, поддерживаемая лишь какими-то случайными подпорками, вроде палки от метлы и перекладинами от стульев, обрушивается. Что ж, ничего не поделаешь! Вместо негра, стоящего во весь рост - символ войны за Независимость, - статуя будет изображать просто спящего негра. "Эти реалисты еще и не то делают", - ликует Сезанн.
Несмотря на такое перевоплощение, статуя Солари принята в Салон. В этом году жюри проявляет максимум либерализма. Солари, Мане, Писсарро, Базиль, Ренуар, Моне, Сислей - все, все приняты, а Сезанна и на этот раз отклонили.
"Ничего, потомки воздадут им за меня сторицею!" - говорит он о членах жюри и заверяет своих друзей художников, которые вполне искренне или же просто из сердечного участия хвалят представленную им картину - по-видимому, второй вариант "Увертюры к "Тангейзеру", - заверяет их в том, что его последние полотна еще лучше, и намного.
Оставляя в стороне собственные взгляды на живопись, не питая большого уважения к членам жюри, Золя не может, однако, не признаться самому себе, что постоянные неудачи Сезанна в конце концов начинают его как-то тревожить. При всей враждебности жюри, от которой постоянно страдают художники нового направления, оно все же, пусть с большими, пусть с меньшими трудностями, не сегодня, так завтра что-то у каждого из них принимает. Ныне все они, за исключением Сезанна, предстанут перед публикой. А между тем если жюри когда-либо и проявляло терпимость, то именно в этом году - сказалось облагораживающее влияние Добиньи.
В Салоне текущего года будет на тысячу триста семьдесят восемь экспонатов больше, чем в прошлогоднем. Процент отклоненных работ незначителен. По словам критика Кастаньяри, завсегдатая кафе Гербуа, "двери были открыты почти для всех, кто только представил свои работы"6. Такое сплошное признание, пожалуй, свидетельствует о несомненном успехе новой школы, не так ли? Однако граф де Ньюверкерке, видимо, не сменил гнев на милость и рассматривает Салон 1868 года как "Салон впервые выставляющихся" 1. Салон этот - торжество Мане и новой живописи, торжество Золя, который вправе не только радоваться тому, что помог победе, но и тому, что будет вместе с художниками, которых он поддержал, представлен в Салоне портретом, написанным добрым его другом Эдуаром Мане. Все это настолько очевидно, что новая газета "Л'Эвенман иллюстре" просит Золя сделать обзор Салона.
1 Базиль, письмо к родным, весна 1867 года.
2 Золя, письмо к Валабрегу от 10 сентября 1866 года.
3 Различные цитаты этого отрывка взяты из "Творчества" Золя.
4 Это признание взято из "Творчества".
5 Иоахим Гаске.
6 Кастаньяри, Салон 1868 года. "Салоны", том. 1.
1 - 2 - 3
 Девушка за фортепиано (увертюра к Тангейзеру). |  Поль Сезанн. Портрет пожилого человека. |  Живопись Поля Сезанна Скалы в лесу Фонтенбло. |