V. Последние годы жизни.
1 - 2
|
Я одиноким был в могуществе своем
Дай, боже, мне уснуть последним, смертным сном.
Альфред де Виньи "Моисей". |
Февральским утром 1904 года Сезанн спускался с лестницы, собираясь отправиться в свою мастерскую на Дороге Лов, как неожиданно внизу наткнулся на совсем еще молодого человека с густой шевелюрой, бородой и усами. "Скажите, не вы ли господин Сезанн?" - спросил пришелец. Широким жестом Сезанн снял шляпу. "Да, я! Что вам угодно?"
Утренний гость оказался Эмилем Бернаром. Немало времени прошло с тех пор, как он, посещая лавку папаши Танги, увлекся работами Сезанна. Бернар долго путешествовал и сейчас возвращается из Египта, где провел одиннадцать лет. Сойдя в Марселе с женой и двумя детьми с парохода, Бернар решил осуществить давнишнюю мечту: повидать Сезанна, своего "старого учителя". Художник принял его так радушно, что Бернары остались на месяц в Эксе.
Сезанн всегда рад, когда находится кто-то, с кем можно "отвести" душу. И с Бернаром у него в течение месяца установились дружеские отношения. Художник предложил в распоряжение гостя, тоже художника, первый этаж мастерской на Дороге Лов, где тот мог работать без помех. Бернар хотел знать о Сезанне "все досконально" и почти не отходил от него в надежде что-то получить от "человека, который так много умеет". Оба художника часто встречаются.
Несмотря на диабет, медленно разрушающий здоровье, - "глаза у него красные и воспаленные, лицо одутловатое, нос слегка сизый", - Сезанн ни на минуту не прекращает работы. "Я каждый день делаю успехи, - говорит он Бернару, - а это самое главное". Постоянно возвращаясь к "Купальщицам", Сезанн одновременно пишет пейзажи в Черном замке и натюрморты в своей мастерской. Пишет увлеченно, упорно, стремясь достигнуть желаемого совершенства. На глазах у изумленного Бернара один из натюрмортов - три черепа - почти ежедневно меняет свой цвет и форму.
Даже "Купальщицы" все время подвергаются "заметной переделке". Работая в первом этаже, Бернар все время слышит, как Сезанн у себя на втором ходит и ходит по мастерской, часто спускается в сад, где подолгу сидит с озабоченным лицом и о чем-то думает. Затем торопливо подымается к себе. Увидев написанный Бернаром натюрморт, Сезанн, которому картина не совсем по вкусу, хочет ее подправить, но при взгляде на палитру Бернара взрывается: "Где у вас неаполитанская желтая? Где персиковая черная? Где ваша жженая сиена? Кобальт? Лак коричневый? Без этих красок писать невозможно". И под взмахами кисти взбешенного Сезанна мольберт закачался, еще немного, и полотно упало бы на землю.
Столь бурно проявляемые чувства стихают лишь в короткие минуты отдыха. И тогда Сезанн - о чудо! - добродушен и даже весел. Приходя на обед к Бернарам, снявшим небольшую квартиру на Театральной улице, Сезанн играет с двумя детьми Бернаров, сажает их к себе на колени, при этом называет себя "Отец Горио". Но мысли о живописи редко полностью покидают художника. Как только эти мысли начинают одолевать его - тсс!.. - детей отправляют спать.
(Часть страницы отсутствует, в тексте пропуск. - А.П.)
нер - эта чертовка сумела целиком отдаться живописи", - взбираясь на скалу, говорит Сезанн. А если прекращает разговор об искусстве, то цитирует любимых поэтов. Возвращаясь с прогулки в Черный замок, он вслух читает по памяти "Падаль" Бодлера.
Страстность, беспокойство, порыв - в этом весь Сезанн. Воодушевление, восторженность чередуются с раздражительностью, с гневным вскриком. Думая о Писсарро, недавно скончавшемся в возрасте 75 лет, он с грустью и благодарностью вспоминает дни, проведенные в Овере-сюр-Уаз, где "скромный и великий Писсарро" преподал ему законы импрессионизма. "Он был для меня отцом, добрым ангелом", - печально восклицает Сезанн. Через минуту в нем зло и саркастично прорывается его ненависть к прогрессу. Он грозит тростью путевым обходчикам, инженерам, этим маньякам прямой линии, которые, по мнению Сезанна, уродуют все. Увы! Физическая слабость часто напоминает художнику о терзающей его болезни.
(Часть страницы отсутствует, в тексте пропуск. - А.П.)
к себе наверх, хлопнув дверью с такой силой, что весь дом содрогнулся.
Бернар в смущении покинул мастерскую в уверенности, что никогда больше не увидит друга. Но вечером, к удивлению Бернара, Сезанн появился в свое обычное время, как если бы ничего не произошло. О разыгравшейся недавно сцене ни звука. На другой день Бернар в разговоре с госпожой Бремон высказал ей свое недоумение. Она успокоила гостя, объяснив, что поведение Сезанна не новость для тех, кто его знает: "Я сама получила приказание, боже упаси, проходя мимо, задеть его юбкой". Позже Сезанн просил Бернара забыть об этом случае: "Не обращайте внимания, это происходит со мной против моей воли. Я не выношу прикосновений, притом с давних пор".
Бернар со своей явной склонностью к теоретическим разговорам без конца задает Сезанну вопросы: "Что привлекает ваш глаз? Что вы понимаете под словом природа? Достаточно ли совершенны наши чувства, чтобы позволить нам войти в подлинный контакт с тем, что вы называете природой?" Сезанна раздражают эти умствования. "Поверьте, - говорит он Бернару, - все это ерунда, заумь! Досужие измышления преподавателей. Будьте художником, а не писателем или философом".
Но Бернар настаивает, снова возвращается к разговорам, развивая идеи, которые возмущают Сезанна1."Да будет вам известно, - однажды резко возразил Бернару Сезанн, - что я считаю всякие теории бесплодными, и никто меня не закрючит!" И он уходит, оставив Бернара на дороге. "Истина в природе, я это докажу", - бросает на ходу Сезанн.
Однако эти столкновения быстро забываются. Когда пребывание Бернаров в Эксе подошло к концу, Сезанн не без грусти расстался с ними. Он сожалеет об их отъезде. Эти люди внесли немного тепла и оживления в его жизнь. Теперь одиночество будет ему еще труднее. К тому же Сезанна изматывает болезнь. Он страдает частыми головными болями, чувствует усталость. Бернар пытается в письмах продолжить их споры. Сезанн уклоняется от высказываний. Его силы слабеют с каждым днем, и менее чем когда-либо он склонен к такого рода словесным упражнениям. "Художник, - коротко отвечает он Бернару, - должен опасаться литературного подхода, который часто уводит его от настоящего пути - пристального изучения природы, - и ему грозит затеряться в беспредметных разглагольствованиях". Бернар готовит для журнала "Л'Оксидан" большое исследование о Сезанне2. Сезанн благодарит Бернара. "Но, - добавляет он, - я всегда возвращаюсь к одному и тому же: художник должен полностью посвятить себя изучению природы и стараться создавать картины, которые были бы своего рода наставлением. Беседы об искусстве почти бесполезны".
Письма Сезанна разочаровывают Бернара. В то время как из своей переписки с Ван-Гогом он мог легко извлечь элементы эстетики, из писем Сезанна ему удается выбрать, и то очень редко, довольно неопределенные высказывания. Бернар3, для которого любой вопрос искусства должен выражаться в четких формулировках, в данном случае не удовлетворен. Он доходит до того, что задает себе вопрос, есть ли у самого Сезанна ясное представление о его собственных проблемах, в состоянии ли художник теоретически обосновать их, интеллектуален ли он.
Летняя жара очень тяготит Сезанна; по его словам, кстати весьма симптоматичным, от жары у него "мутится рассудок". Чтобы излишне не утомлять себя, Сезанн больше не ходит обедать на улицу Булегон. Госпожа Бремон каждый день подает ему еду в мастерскую. Жизнь Сезанна идет под гору.
В прошлом году был открыт Салон, полностью посвященный новым течениям в живописи под названием: Осенний Салон. В нынешнем году его организаторы хотят чествовать Сезанна и отвести для его картин целый зал; это уже подлинное признание. Пользуясь случаем, Сезанн, который надеется отдохнуть в Париже от жары, решает на некоторое время уехать в столицу. Он поселяется с женой и сыном на улице Дюперре, 16, близ площади Пигаль. Едва распространилась весть о его приезде, люди спешат повидать старого художника. Эти проявления симпатии трогают Сезанна, но, как они ни приятны, они в то же время утомляют его. Вскоре он уединяется в Фонтенбло, где, впрочем, не задерживается. И, даже не дождавшись открытия Осеннего Салона, возвращается к своему одиночеству в Экс.
Сезанн снова берется за незаконченные работы, а между тем в Париже разгорается борьба вокруг тридцати его полотен; Осенний Салон предполагает выставить их в Гран пале с 15 октября по 15 ноября. Пыл, с которым молодые художники защищают Сезанна, ни с чем не сравним, разве что с язвительностью противников, пытающихся опорочить художника.
"Такое искусство могло бы родиться у художников с Мадагаскара"; "Надо быть Гойей, чтобы рисовать грязью"; "Ах! Сезанн! Блаженны нищие духом, ибо перед ними разверзлись небеса искусства"; "Это так несуразно, как только можно себе вообразить"; "Это фальшиво, грубо, безумно" - таковы среди многих других оценки некоторых критиков, у которых одно лишь имя Сезанна вызывает крайнее раздражение4. Ни живой интерес молодых к работам экского художника, ни успешная продажа его полотен, ни закупки крупных коллекционеров и иностранных музеев - ничто не может побудить этих критиков, если не понять его, то по крайней мере выступать в более спокойном тоне. Категорическое неприятие! Причем людей этих не заставишь усомниться в своих оценках, которые ни на йоту не изменились со времен первых выставок импрессионистов. "Художник искренен, - пишет о Сезанне "Ле Пти Паризьен", - у него есть убежденные, страстные поклонники, и он, конечно, мог бы писать другие вещи... Но он предпочитает класть краски на холст, а затем размазывать их гребнем или зубной щеткой. Так он создает пейзажи, натюрморты, марины, портреты... на удачу, на авось... Все это живо напоминает те рисунки, которые выполняют школьники, раздавив муху в складках бумаги... Сезанн - мистификатор. Своей репутацией - каждому из нас это известно - он обязан Эмилю Золя"5.
Читал ли Сезанн эти статьи? Вряд ли. Он работает, надеясь достигнуть еще большего, прежде чем уйти из жизни. В мае он писал Бернару: "Когда ты в своей работе хоть немного продвигаешься вперед, это достаточное вознаграждение за то, что ты не понят глупцами".
1 Известно, что Эмиль Бернар стал впоследствии поборником неоклассицизма.
2 Рассматривая Сезанна как "художника загадочного темперамента", Бернар пишет буквально следующее:
"Как бы ни думал мэтр о своем творчестве - а он очень строг к себе, - оно превосходит все, что есть в современной живописи, и утверждает себя сочностью и своеобразием видения, красотой палитры, богатством красок, декоративной насыщенностью. Его живопись глубока и долговечна. Она привлекает нас своей убежденностью, своей здоровой направленностью, убеждает нас в той неоспоримости правды, которую провозглашает и которая при современном упадке воспринимается нами как освежающий оазис. Связанное своим утонченным восприятием с готическим искусством, творчество Сезанна современно, оно ново, оно французское, оно гениально!"
3 Переписка Сезанна, когда ее сравниваешь с перепиской Ван-Гога, действительно скудновата. Она проливает мало света на Сезанна как на художника, так и на человека. Сезанн ни в коем случае не теоретик. Он стремится доказать свою правду с помощью кисти и теоретическими выкладками не пользуется. Он фиксирует свое восприятие и пытается возможно точнее воспроизвести его на холсте. Если дозволено так сказать, он мыслит формой и главным образом цветом, который сам по себе позволяет передать форму. Задачи, поставленные перед собой художником, касались вопросов чисто изобразительного характера, и Сезанн мог их сформулировать только с помощью длинных и весьма отвлеченных рассуждений. Но, с другой стороны, эти рассуждения не имели в его собственных глазах никакой цены, поскольку самым важным для Сезанна было "выразить" себя, он никогда не пытался словами уточнить сущность своей работы и потому избегал дискуссий такого порядка, ограничиваясь лишь тем, что повторял некоторые свои формулировки. Вот почему Бернар не без оснований мог сомневаться в способности Сезанна четко осмыслить эти проблемы. Из всех людей, посещавших Сезанна, Бернар был тем, кто задавал больше всего вопросов, стараясь проникнуть в творческую лабораторию художника, хоть и без ощутимых результатов. В известной мере все это помогает понять, почему уроки Сезанна так по-разному и так противоречиво были истолкованы, почему символисты, фовисты и кубисты могли в одинаковой степени причислять себя к его школе. Художники, видевшие в Сезанне своего учителя, исходили из тех или иных его высказываний, чтобы создать художественные теории, исключающие все остальные, авторство которых, приписываемое Сезанну, он, безусловно, с ужасом отверг бы. Он, для кого живопись была неким всеобъемлющим единством, никогда бы не согласился, чтобы художники взяли на вооружение его высказывание, что "все в природе лепится в форме шара, конуса, цилиндра", - то высказывание, которое использовали кубисты, создавая свое направление в искусстве, отрицавшее примат цвета.
4 Цитаты по порядку из "Ле Монд иллюстре", "Ля Репюблик франсэз", "Ля Ревю бле", "Л'Юнивер".
5 "Своей известностью Сезанн обязан Эмилю Золя", - пишет в небольшой брошюре "Осенний Салон 1904 года" некий Жан Паскаль.
1 - 2
 Поль Сезанн. Живопись Голубятня в Белливу. |  Картина Сезанна Большие купальщицы. |  Живопись Поля Сезанна Гора св. Виктории. |